Наш сокровенный Гааг

Сегодня большой воронежский журфак вспоминает о своем Гааге, Мастере и человеке с большим сердцем. «Прислушаться к себе» — так называлась его первая и единственная книга стихов, которую выпустили его друзья чуть больше полугода назад. В своей жизни он мог прислушаться к тебе также, как прислушаться к себе.

Корни Виктора Владимировича тянутся к нам из волжского городка Кологрива и воронежского села Землянск – из мест с крепкими русскими названиями. С удивительным упорством голландское семя, брошенное в российскую почву, прорастало сквозь столетия, сохраняя свой фамильный знак – очень прочная мужская ветвь у этих Гаагов!

Понятно, что голландский солдатик (или мастеровой), заблудивший в Россию в петровскую (или постпетровскую) эпоху – семейное предание. Был бы исток дворянский – родословная бы просматривалась, не теряясь в туманных легендах. Стало быть, и впрямь происхождение солдатско-мастеровое…
Он может прочитать лекцию, сделать стилистическую правку любого текста, написать публицистическую статью или тезисы к научной конференции, снять фильм, сочинить стихи и, если в отличной форме, выдать на ваших глазах остроумный экспромт.

Но Бог дал его голове и руки, которые могут вырезать из липы ложку, сплести корзину или дачное кресло, смастерить стол, скамью, табуретку и – даже построить дом.

На журфаке два многоликих умения Гаага сошлись вплотную. Он проводит занятия в аудитории, в которой сидят за столами, сделанными им. А звукоизоляция в потенциальной телестудии удостоилась высокой оценки опытных телеоператоров.

И если какой-нибудь родственный факультет начинает хвастать перед нами своими достижениями, последний, самый сильный козырь – все равно в наших руках. Мы говорим: «А у нас есть Гааг!» – и оппоненты замолкают, потому что крыть нечем.

Действительно, на всем отечественном журфаковском пространстве – от Санкт-Петербурга до Владивостока нигде больше нет Гаага.

Вадим КУЛИНИЧЕВ, доцент, заведующий кафедрой теории и практики журналистики



Не успел Виктор Владимирович Гааг родиться, как он тут же обзавелся собственным тезаурусом. И стал делиться им со своими соотечественниками. Но тут пришли немцы и захотели отнять у него тезаурус. Гааг возмутился, затопал ногами и закричал:

— А идите вы все в баню!

Немцы испугались и отступили. До самого Берлина. С тех пор немцы недолюбливают Гаага.

С раннего детства Виктор Владимирович полюбил собирать коряги. Бывало, идет по улице, увидит корягу и аж заходится: так ему хочется корягу домой принести. Принесет корягу домой, а войти не может: там уже другие коряги лежат и в дом не пускают. Тогда он стал носить коряги на работу в «Оргтехстрой». Но «Оргтехстрой»
скоро закрылся, потому что переполнился корягами.

— А не снести ли мне коряги на факультет журналистики? — додумался хитрый Гааг.

Так Виктор Владимирович стал работать на факультете журналистики.

Виктор Владимирович Гааг с раннего детства полюбил собирать коряги. А Светлана Никифоровна с раннего детства полюбила выдавать людям книжки. Однажды она выдала книжку Виктору Владимировичу и из-за этого его
нечаянно полюбила. Гаага она полюбила не сразу. Сначала Гааг подошел к Светлане Никифоровне и предложил:

– Давай пойдем вместе собирать коряги!

— Дурак какой-то, – подумала Светлана Никифоровна.

А потом все-таки полюбила.

Однажды Гаагу вздумалось покорить Светлану Никифоровну. Но она не покорилась. Тогда Гааг с горя поехал в Алтайский край и собрал там с полей все коряги. Правительство изумилось и дало ему за это медаль «За освоение целинных и залежных земель». Гааг вернулся обратно и показал медаль Светлане Никифоровне.

— Эвон оно как, — подумала Светлана Никифоровна и покорилась.

Так и поженились.

Однажды Гаага с корягой встретил Горислав Колосов. И сказал:

— Давай, ты будешь у меня секретарем.

Потом подумал и добавил:

— Партийным.

Гааг сперва хотел тоже послать его в баню, но потом подумал и согласился. Может, и напрасно. Партию-то потом закрыли. Но факультет пока оставили.

Сам Гааг в баню ходить не любил. Он говорил, что в баню ходит только тот, кому лень чесаться. Зато ему нравилось писать стихи. Бывало, войдет в раж — ничем его не остановить: пишет и пишет.

Колосов иногда говорил Гаагу:

— Ты бы, что ли, какую-нибудь статью написал… Научную…

А Гааг ему в ответ:

— Отступись, полно глумиться-то!

Колосов отступился и ушел на пенсию.

Однажды Гааг сделал из коряги удочку и пошел с ней на речку ловить рыбу. Пришел с речки домой и сказал всем, что полюбил ловить рыбу. Все и подумали, что Гааг любит ловить рыбу. А как оно было на самом деле, никто не знает.

А еще Виктор Владимирович Гааг очень любил учить детей системе жанров. Поймает в коридоре университета какого-нибудь ребенка и учит, учит. Прямо ужас какой-то.

Пока Виктор Владимирович собирал коряги, ловил рыбу и учил студентов системе жанров, Светлана Никифоровна преподнесла ему сюрприз: родила сначала девочку, а потом мальчика.

— Вот так номер! — изумился Гааг и стал отцом.

Гаага почему-то очень не любили ректоры и деканы. Как кто-нибудь станет ректором или деканом, так сразу выбегает из кабинета, разыскивает Гаага и кричит:

— Ты почему не защищаешься? Защищайся!

А Гааг им всегда отвечал:

— А пошли вы все в баню!

Так все ректоры и деканы полюбили ходить в баню. Особенно декан Тулупов полюбил. Ходит и ходит в баню. Никакого на него удержу нет. Просто ужас какой-то. Но это уже совсем другая история.

Петр НОВИКОВ, преподаватель журфака ВГУ



• читать лекции по ОТДЖ, иллюстрируя теорию жанров репродукциями картин «Христос в пустыне» или «Последний день Помпеи»;

• принимать экзамен у одного студента три дня подряд;

• объяснить даже Собацкому, что такое сверхаддитивность и тезаурус;

• увлечь студента так, что тот, получив свою заветную оценку, будет приходить на экзамен еще и с другими группами;

• вынудить преподавателей кафедры в день своего экзамена прятаться от студентов по углам, чтобы не отвечать на вопрос: «Что такое аддитивность?»;

• рассмотреть талант в студенте, на котором все поставили крест;

• вдохновить студента теорией жанров настолько, что тот в итоге начнет сочинять стихи;

• заставить студентов дискутировать о методике преподавания журналистики даже в интеренете;

• верить студенту, когда все уже эту веру потеряли;

• поставить студенту «неуд» и неделями рефлексировать по этому поводу;

• не заполнять журнал учебной нагрузки, потому что у него есть Светлана Никифоровна;

• заставить собаку Дари заговорить человеческим языком. Правда, с помощью кулинарных способностей Светланы Никифоровны.

Татьяна ХОМЧУК-ЧЕРНАЯ, старший преподаватель журфака ВГУ





Если бы таких Парторгов, как Гааг, в Советском Союзе было бы тысяч пятьсот, ну или даже тысяч триста, то СССР никогда бы не рухнул. Скажу безо всякого намёка на пафос: если бы таких секретарей партийных организаций, как Гааг, было бы много, то наша страна вместе со всеми нами давно бы уже жила в коммунизме!!! То есть, в светлом будущем. К большому и глубокому сожалению для страны, таких парторгов, как Гааг, в ней было мало. И она погибла под гнетом не таких парторгов, как Гааг.

Нам же, его современникам, близким ему людям, всё равно повезло. С ним мы жили, живем и будем жить в светлом настоящем. Потому что он всегда умел создавать его вокруг себя.

А как создать это самое светлое настоящее? Очень просто – окружающих тебя людей нужно окрылить. Сделать так, чтобы они всеми своими пятьюстами миллиардами нейронов (или сколько там их есть в человеке?) ощутили, что такое на самом деле (а не как бы) есть настоящее равенство и братство. А ещё товарищество. А ещё — справедливось.

Это сегодня какая-то хрень под названием Red bull окрыляет. А нас окрылял Гааг. И что не менее важно, никогда не бросал нас, окрыленных. И помогал подняться, если кто-нибудь, резко набрав высоту, вдруг пикировал мордой в грязь.

… Как-то, совсем недавно, Гааг поведал мне по секрету, что некоторые идеи, которые мы лет двадцать считали на сто процентов своими, рожденными в наших горячих головах и сердцах, были и его идеями. В этом-то и заключается высокое искусство наставника! Простите, Виктор Владимирович, что ради подкрепления концепции текста разболтал эту Вашу Парторговскую Тайну.

Так было с идеей ремонта нашей аудитории в корпусе журфака на Пушкинской, с обустройством факультетского кафе «Аура», на которое мы зарабатывали, как забытый нынче Павка Корчагин – строительством узкоколейки, подводных железнодорожных путей к одному из зданий Юго-Восточной железной дороги. Это был именно тот, редко встречающийся и тогда, и нынче случай, когда можно было сказать: «физический труд облагораживает». Тем более что Парторгом практически тут же, на «узкоколейке», сочинялись такие великолепные стихи:

Тепловоз довольно сухо
– Всё же лидер, важен стиль –
Грянул в ухо: — Эй, Андрю-ю-ха!
Забивай прочней костыль!

Громыхнул колёсной парой
И – рванул – простыл и след.
Жаль, что Юля не с гитарой
– Получили бы дуэт.

И, скорее по привычке,
Враз бросаясь наутёк,
Просвистела электричка:
«Не сачкуй… сачкуй, Витёк!»

А фирмач, фирмач московский
За неделю уж привык
Так гудеть: Мол, Бояковский,
То есть Эдиков тупик.

Хоть итоги слишком рано
Подводить – на чей уж вкус
– Примем может быть Ивана
Скажем, на четвёртый курс.

А ПЧ возьмём на первый
Нам урок – ему урок.
Магистраль – ведь это нервы.
Пусть ей наши нервы – впрок.

И лиха беда – начало.
Мы, о сессии скорбя,
Вроде штопаем-то шпалы,
А выходит – шьём себя.

Шутка истиной чревата
Не загнёмся от тоски.
В жизнь выводят, нас, ребята,
Вот такие тупики.

…А еще через десяток с лишним лет, когда мы отмечали очередную годовщину окончания журфака, наш любимый куратор и парторг Гааг посвятил нам такие строки:

Десять лет, ну что сказать ребята,
Ускользает слово, лишь дразня.
Всё прошло, всё было,
всё когда-то…
Только не для вас, не для меня.
Было, так былое пусть и славится,
Нас узлом судьбы связала нить,
Нам уж друг от друга не избавиться,
Так же, как всего не объяснить.
Как, бывало, пели мы в обнимку,
Не стесняясь повлажневших глаз.
Помню, как и прежде, без запинки
Всё, чему учился я у вас.

Эти строки дорогого стоят!

Несколько лет назад мы с Гаагом ездили к нему на дачу, которую он строит почти полвека. (Важен процесс! Для настоящего Парторга собственная дача – дело десятое!) Выкопали там юные вишенки, чтобы посадить их во внутреннем дворике факультета в честь наших друзей и товарищей – Вадима Георгиевича Кулиничева и Александра Тихоновича Смирнова.

Обустройство мира, жизни вокруг себя, начинается с таких вот внутренних двориков.

Чем и занимался всю жизнь наш Парторг.

Чем нам с ним ещё предстоит заняться.

Андрей ЗОЛОТУХИН, доцент журфака ВГУ, выпускник 1989 года



Эх, Виктор Владимирович, простите меня! Простите!

Во время последней встречи с присущей вам мягкостью и тактичностью Вы в сердцах сказали: «А я хотел было обидеться на вас, Юра. Уже и не надеялся вас увидеть».

Согласен! Но ведь была еще надежда на встречи, разговоры по душам, как это бывало в студенческие годы.
Да, те уже далекие студенческие годы. Вы первый год преподавателем и «попались» на наш первый курс куратором. С присущей Вам активностью захотели из нас, молодых (многие даже не видели армейской жизни) создать сплоченный, дружный коллектив, объединенный решением разного рода задач. Ремонт нашей аудитории, реконструкция столовой в студенческий клуб «Аура», вечера встречи с известными журналистами, обычные чаепития…

Но почему-то Ваш цепкий взгляд особенно выделил из нашего курса меня. Может, мне так кажется, но все же… То ли Ваше развитое образное мышление Вам что-то подсказало, как это обычно происходило, когда Вы шли по лесу и вдруг подбирали какую-то корягу, сухую ветку, крутили, вертели, что-то с нее удаляли, как-то поворачивали и… О! Ничего не говорящая деревяшка в Ваших руках приобретала внешнюю осмысленность. То ли во мне Вы увидели себя молодым. Как Вы азартно играли со мной в настольный теннис! То ли… Я не могу сейчас сказать, в чем была причина. Но знаю, что мы очень много общались, спорили. Кстати, в вопросах политики Вы чаще всего были правы: ведь Ваша негативная оценка личности Ельцина, который только восходил на Олимп российской власти, потом подтвердилась на все сто. А сколько размышлений и обсуждений было по поводу моей дипломной работы по теме «Проблемный анализ». Как Вы, специально выступая оппонентом, страстно критиковали, перечеркивали мой текст, будучи моим руководителем! Ведь эту тактику я впоследствии применял и при воспитании своих детей.

Но наши отношения начались… Помните, Виктор Владимирович?

– А я предлагаю председателем Совета общежития студента второго курса Юру Давояна, – с интонационным ударением на букву «А» произнесли Вы на общем собрании общежития номер три, где преобладали студенты юрфака, филфака.

Нас, студентов отделения журналистики, можно было по пальцам пересчитать. И я с Вашей легкой руки стал председателем студсовета, а Вы внимательно следили за моими действиями и в нужное время подсказывали, как лучше мне поступить при решении тех или иных возникших вопросов.

За время учебы я очень часто слышал Ваше знаменитое восклицание «А я …», которое коренным образом влияло на мою студенческую жизнь и на жизнь нашего курса!

Виктор Владимирович, а помните, как Вы не дали очернить мое имя в университетской газете, когда произошла неприятная история с моей родственницей. Вы тогда в ректорате категорически заверили, что ручаетесь за меня и за мою порядочность.

В жизни каждого человека всегда присутствует знаковая личность, которая, так или иначе, повлияла на его дальнейшее осознание бытия, на его поведение, на его образ мышления. Вы, мой Учитель, научили меня анализировать, логически выстраивать модель, собирать информацию, соблюдать этику журналиста и просто быть порядочным человеком.

Спасибо Вам, Виктор Владимирович, за все! Спасибо.

Юрий ДАВОЯН, выпускник 1989 года

Наш Гааг был светлым, добрым, порядочным человеком. Профессионалом, трудягой, настоящим Мастером. Нашего общего дела. А еще он был Учителем. Его уроки помогли многим выжить в нашем агрессивном по отношению к человеку мире.

Скрепы, соединяющие нашу профессию в единое целое, постепенно разрушаются. Нужны новые бойцы, идущие следом. Уверен, им будет нелегко, но в их копилке – богатейший опыт и мудрость таких людей, как Виктор Владимирович Гааг, наш куратор в годы учебы в ВГУ, наш куратор по жизни!

Владимир ГРЯЗНОВ, выпускник 1989 года

Виктор Владимирович навсегда останется в памяти удивительным человеком, обладавшим даром говорить просто о самых сложных вещах. К тому же он имел на это право, потому что нашёл гармонию в нашем безумном мире. Ведь в нём самом удивительным образом не разрывали друг друга, а соединялись в любви и согласии два начала: поэтическое прозрение иных миров и глубокая житейская мудрость, проистекающая из многотрудной земной жизни.

Раньше говорили, что журналистика – творческая профессия с производственной спецификой. Теперь всё чаще именуют её производством, хотя и с вкраплениями творчества. Виктор Владимирович считал, что, как минимум, заслуживающим уважения мастером надо быть и в том, и в другом случае…

Но всё-таки лучше – творцом. И как творец, как воспитатель, испытывавший к своим ученикам самый искренний интерес, он вместе с нами радовался нашим маленьким озарениям и открытиям.

Если бы надо было подобрать одно слово, характеризующее Виктора Владимировича, я бы выбрал «Доброжелательность». Он желал добра окружающим, он старался им помочь, он делал добро, он сам был добром для нас, его учеников…

Игорь СЕМЕНОВ, выпускник 1991 года





Он умеет щедро хвалить студентов, он всегда на их стороне.

Он может заставить студента поверить в себя.

Он будет биться за студента до последнего вздоха, даже когда все на студента махнули рукой, признали безнадежным и профнепригодным.

Он уверен, что такой студент – заблудшая душа.

Он будет спасать не утопающего, а почти утонувшего студента, который сам уже не верит в свое спасение.

Он не оставит попыток вложить в студента знания. Несмотря на его отчаянное сопротивление. Будет терпеливо кормить знаниями из ложечки, приговаривая: «Ну, еще одну! Вот молодец!»

***

Он Поэт. Вся жизнь у него искусство. И даже в профессии – не технология создания журналистских текстов, а искусство репортажа, искусство образа.

Столярное дело на факультете приобрело сакральный смысл. К нему с радостью идут в подмастерья думающая, талантливая факультетская молодежь.

Он гармоничная личность. У него крепкая, дружная семья, замечательные дети, верные друзья, интересная работа, любимое дело.

Он умеет собирать вокруг себя интересных, достойных людей. Вернее, это не он их собирает, а люди сами тянутся и притягиваются к нему. А животные – прибиваются.

Он основательный человек. Это редкое сейчас качество. Он угрожающе основателен. И как следствие – нетороплив. При этом мастер неожиданных поэтических экспромтов, искрометных, остроумных, молниеносных.

***

Он благоговейно, трепетно относится к прошлому. Бережет, лелеет и как сокровищем делится своими воспоминаниями с теми, кто жаждет услышать тихое, проникновенное слово.

Он любит жизнь. Он любит настоящее и дорожит им.

Он редкий, исчезающий вид человека думающего.

Он много рефлексирует, но не меньше занимается созерцанием.

Он болеет душой за человека. За дело. За жизнь.

А его коряги?! Он отдаем им частичку своей души, они оживают, становятся теплыми и ручными.

Он ранимый, тонкий, деликатный («боюсь быть обузой»), внимательный, неравнодушный.

Его хочется беречь, но это плохо получается. Потому что он привык отдавать себя другим.

Ануш ДАВТЯН, доцент журфака ВГУ, выпускница 2000 года



Хриплый кашель в конце коридора. Серо-синий пиджак. «Золотая Ява», а до нее «Балканская Звезда», а до нее еще что-то. Тесная мастерская с чаем в стаканах, пряниками и рафинадом. Давняя мечта — бензопила:

— Женя, Вы не представляете как мне стыдно в маршрутке ездить – на меня же все старухи оглядываются и шепчут: «Смотрите, у этого старика нет бензопилы».

Еще более давняя – коряги:

— Когда-нибудь я все брошу и займусь ими.

Станок. чердак. Мы носим, и носим, и носим. Парты. Лавки. Стулья для кафедр. Отличные стулья. С черными ножками. Ручная работа. Каторжная.

— Виктор Владимирович, зачем Вы эти стулья делаете, столько времени уходит.

– Я обещал.

Запись на вахте – 15 июля Гааг сдал ключи в 22.00, 16-го – в 22.00, 17-го – в 22.00. (Дольше просто нельзя. Непорядок будет. И недовольный голос вахтерши завистливо шепчущий вслед: «Деньжищ-то небось кучу получает, если столько на работе торчит». Вряд ли сильно больше, чем вы.) И так все лето. До 31 вгуста. Которое каждый год последнее. («Ну что, Жень, самое последнее 31 августа в мире?»). А до 31 надо покрасить 202-ю, восстановить из руин фотолабораторию, постелить линолеум в библиотеке. Что нам стоит факультет построить. И с каждым годом 31 августа дается все труднее. И сомнение все-таки гложет:

— Женя, а то, что мы тут делаем, оно кому-нибудь надо?

И глупый пафосный ответ восемнадцатилетнего второкурсника:

— Виктор Владимирович, оно нам надо.

А он запомнил. И повторял потом часто. Как заклинание, как успокоение себя, как подтверждение, что все было не зря. Что не зря не стал деканом (ни разу не слышал, чтобы он жалел об этом, но не раз слышал историю, как в буреломные перестроечные, когда студенты вдруг начали выбирать декана, стоял возле урны с голосованием и отговаривал голосовать за себя: «Лучше за Кройчика», — что не защитился, не дописал пока что учебник.

Не зря, Виктор Владимирович, оно нам надо. Ваша полутемная мастерская, «под музыку Вивальди», станок, чердак, где наступали на гвозди ваших вопросов о классификации коряг, спичек, о системе, синергии и просто о жизни, ваши лекции, пронзительно-прекрасное стихотворение «туфли мои и ее каблучки»…

Шпильки, шпильки, дробь по асфальту
А может спешить и вовсе не надо?..
И мой баритон вдруг сорвался до альта,
И ты этой спешке вовсе не рада
Лужи, лужи, дождливый город.
По тучам апрельским спешим, спешим.
Как будто уносим какое-то горе,
С которым не справиться даже двоим.
А если подумать, то все это мелочь,
А если вернуться, по лужам, по лужам…
Я видел, тебе вернуться хотелось.
Ты знала, скажу я, вернуться нужно.
Но шпильки печатали четкие звуки,
Но шпильки в асфальт бросали: «Нет! Нет!»
В карманах сжимались испуганно руки,
Ворочая тяжесть медных монет,
А в лужах качались испуганно здания,
И окнами что-то неслышное кричали,
И ты обронила свое «до свидания»…
И шпильки в подъезде твоем застучали,
И шпильки умолкли…
Но жутким аккордом,
Как будто ворвавшийся ветер с реки,
Над мокрым и грустным апрельским городом
Забили в набат мои каблуки,
Дробили асфальт исступленно и жутко.
В виски колотили звуками-ведьмами,
И вдруг все утихло, когда я из будки
В трубку сказал: «Выходи, немедленно!»
А в лужах смеялись веселые здания,
Когда, как ворвавшийся ветер с реки,
Стучали, болтая о нашем свидании,
Шпильки твои и мои каблуки.

В.В. Гааг

***

Четыре года назад, когда я собирался уехать и паковал чемоданы, у меня было несколько бесед с Виктором Владимировичем. Беседы, когда говоришь о многом, а разговор постоянно возвращается к какой-то очень важной для обоих теме, к какому-то вопросу, на который нужно отвечать. Может быть, не столько ответить, сколько отвечать.

Виктор Владимирович множество раз спрашивал меня: «Вы уверены? Уверены, что надо уехать? Что, уехав, приобретете больше, чем потеряете?» Это не точные слова, но именно эта мысль. И я, еще не уехав и не приехав, объяснял, что да, уверен, да, надо. И потом Виктор Владимирович в каждом телефонном разговоре повторяет тот же вопрос.

Вопрос выбора: где, когда, кем быть. Кто ты, где ты, с кем ты? Самое главное: зачем ты? Нельзя ответить на этот вопрос один раз — и навсегда. Каждый день весь мир спрашивает, и сам человек спрашивает и отвечает. «И как прежде, не проще, век наш пробует нас». Даже если — кажется — выбор сделан кем-то другим за тебя, задержись на секунду и выбери сам за себя. Место и время — свою точку в этой паре. Барнаул, геологическая партия (далеко не самая комфортная из всех партий), «Молодой коммунар», факультет журналистики, мастерская, штучная работа. Только надо быть готовым к тому, что мир обновляется непрерывно, каждое мгновение он разрушается и создается заново. И выбор в постоянно новом мире надо делать заново. Это урок, который я стараюсь выучить из нашего общения.

В наших разговорах меня поразила сила, прятавшаяся в этих вопросах, в этих утверждениях. Возможно, то, что я услышал, не вполне то, что было сказано, но я услышал: «Будьте уверены! Не смейте жалеть! Это ваш выбор!».

У Виктора Владимировича есть колоссальная сила сделать выбор и не пожалеть о нем. Ее трудно приобрести и очень важно сохранить. Без нее невозможно работать в этом сложном мире работы. А работы еще очень много и делать ее некому — кроме каждого из нас.

Дмитрий и Евгений ЯРЦЕВЫ, выпускники 1990 — 2000-х



Гаагский трибунал по сравнению с зачетом у В.В. Гаага – так, детские игрушки.

Во время летней зачетной сессии студенты первого курса частенько атакуют встречных преподавателей вопросом жизни и смерти: «Такой Растакойтыч, а что такое сверхаддитивность?» Это означает, что первокурсники сдают теорию и методику журналистики Виктору Владимировичу Гаагу, который разрешает им задавать подобные вопросы кому угодно, пусть даже преподавателям, лишь бы нашелся ответ. Преподаватели прячутся от любознательных студентов подальше, потому что никто из них не знает, что такое сверхаддитивность так, как знает это Гааг.

Нет, кое-кто из молодых осмеливается, конечно, предложить свою версию, но в итоге оказывается посрамленным. Виктор Владимирович произносит нечто вроде: «Как? Кто Вам сказал? А, ну, может быть… Хотя это и не так. Вы только вслушайтесь: СВЕРХ-АДДИ-ТИВНОСТЬ!» Слово звучит настолько торжественно, что смысл его окутывается совсем уж непроницаемым туманом и под таким прикрытием уползает куда-то в мистику.

Лично я не раз слышал от самого Виктора Владимировича объяснение сокровенного понятия и пытался потом воспроизвести его студентам. Не судьба… Хотя в моей собственной жизни сверхаддитивность однажды все-таки случилась. Как порой говорит Владимир Викторович Гааг: дяденьки и тетеньки, я вам расскажу, можно?

Окончив журфак ВГУ, я поймал себя на странном ощущении. Мне чего-то катастрофически не хватало. Вроде бы получил хорошее образование, пять лет общался с умными, смешными людьми, имел виды на дальнейшую профессиональную деятельность, но… Как-то не складывалось это в «некое нечто», как сказал бы А.А. Золотухин. Обнаруживалась кармическая дыра, требовавшая, чтобы ее заделали хотя бы гипсокартоном. И хотя рекомендация в аспирантуру, выданная на защите диплома, показалась было спасательным кругом, в центре круга было все то же отверстие. Приходилось ходить медленно, чтобы окружающие не услышали, как свирепо порой свистит ветер в моей кармической дыре.

Это был тот же обреченный свист, который, несколько позже, заставит Ануш Арамовну Давтян, уже преподавателя журфака, окончить-таки пединститут по специальности «Зоология и паразитология» (или как-то так), раз уж начала учиться. Но было и новое чувство, будто сделан шаг в нужную сторону, началось приближение к Альмутасиму, как сказал бы Хорхе Луис Борхес. Странным образом ощущалось, что этот самый Альмутасим, мистический центр мира, давно уже был где-то рядом, а я его не замечал. Буквально ходил мимо каждый день, как Захе-ин-зихь какое-нибудь, с замыленным повседневными заботами третьим глазом.

Ситуацию разрешил, как обычно, декан. «Захе-ин-зихь, ты должен перейти от ноумена к феномену и помочь Виктору Владимировичу Гаагу отделать 115-ю аудиторию, в которой будет новый класс машинописи, – сказал Владимир Васильевич Тулупов, как мог бы сказать только он. – А как иначе?» — «Ну, если машинописи…» – только и нашелся, точнее, только и успел ответить я. Чуть позже Виктор Владимирович Гааг, посмотрев на меня на всякий случай проницательным взглядом, назначил день «Д», время «Ч», минуту «М» и секунду «Sic!». И тогда, наконец, началось. «Мы покинули сушу и пустились в плавание! Мы снесли за собою мосты – больше, мы снесли и саму землю! Ну, кораблик! Берегись! Вокруг тебя океан: правда, он не всегда ревет и порою лежит, словно шелк и золото, грезя о благе. Но наступит время, и ты узнаешь, что он бесконечен и что нет ничего страшнее бесконечно-сти», – как сказал бы Заратустра. Впрочем, он так и говорил.

Не буду утомлять читателя описанием того, сколь предметно выдавались указания Виктором Владимировичем новоявленному ученику, сколь функционально фуговал полуфуганок по древплите и сколь методично сажались панели на шрапнели. Скажу только, что Альмутасим был как раз там, где лежал полуфуганок в мастерской Мастера, и как только я взял в руки этот ритуальный масонский предмет, на меня снизошла Сверхаддитивность. Как-то все соединилось в одно: я, полуфуганок, проникновенные слова Мастера о несомненной эмерджентности фугования. Все соединилось и стало больше, чем простая сумма составных частей. Остается добавить, что нахлынувшая сверхаддитивность не покидала меня до тех пор, пока в мастерскую не зашел Александр Тихонович Смирнов и не сказал, примерно как Джон Ап-дайк: «Беги, Кролик, беги от этой сверхаддитивности и эмерджентности на фиг, иначе не будет у тебя диссертации, как не было ее у твоего Мастера и у меня». Каюсь, я убежал. Но до сих пор люблю Мастера и желаю ему обрести наконец покой в своем перманентно ремонтном существовании, сотворить дом своей методологически выверенной мечты, и пусть в доме этом найдется место для тех таинственных, пугающих сакральным смыслом артефактов, которые Мастер в изобилии насобирал во славные Дни коряги.

Юрий ГОРДЕЕВ, доцент, заведующий кафедрой теории и практики журналистики ВГУ, выпускник 1993 года





Обсуждение в теме «Преподаватели, которых вы цените больше всего» на неофициальном форуме журфака ВГУ

– Для меня такими преподами останутся ветераны: Вадим Георгиевич Кулиничев, Эмма Афанасьевна Худякова, Маргарита Ивановна Стюфляева, Александр Тихонович Смирнов, Лев Ефремович Кройчик, Виктор Владимирович Гааг…

Называю только тех, кто у меня вел. Без них журфак не просто бы не был таким, какой он есть сейчас, журфака вообще бы не было. Для них лекция – это живой разговор со студентами, а не просто вычитывание учебного материала. Их лекции я до сих пор перечитываю…

– ВИКТОР ВЛАДИМИРОВИЧ ГААГ. Он замечательный человек. Не потому, что он на экзамене поставил мне 5, нет, даже если бы и 3. Просто он так предан своему делу. Ему много лет, но он так любит студентов, он любит объяснять, ему нужны действительные знания, оценка – это все ерунда. Галочка ручкой.

А вот знания… Система, ситуация, событие, факт, предмет… Все так точно. Многие бы могли поставить 3 или 4 и отпустить. А он нет: ему надо, чтобы ты понял все. Нет, честно, я им восхищаюсь. За небольшую зарплату, в таком возрасте… Он очень интересный человек. Мудрый, с ним разговариваешь и такое ощущение, что его знания, его интерес к журналистике передается тебе. Еще на лекциях он разговаривал с аудиторией. Разбирал вместе с нами различные ситуации… Потрясающий человек!

– Не могу не согласиться! Как только студент садится перед ним и говорит пару слов — Виктор Владимирович уже знает, как оценить его знания…

– Ничего подобного. Абсолютно. Гааг людей по первому впечатлению не оценивает. Потому и дает возможность посмотреть учебник, пойти подумать, прийти на следующий день. А как он часа два в прошлом году студентку пытался разговорить – вообще песня. И Виктор Владимирович оценивает вовсе не знания. Точнее, не только и не столько их.

– А я и не говорю про первое впечатление. Большинство студентов он помнит на лекциях, некоторых с практики, а некоторых потому, что те потеряли его пилу.

– Тезаурус!

– Кое в чем ты действительно не прав, потому что при мне несколько человек получили оценки, именно только открыв рот. Но большинство студентов Виктор Владимирович очень хорошо помнит.

– Ну, это разные вещи «несколько человек» и «как только студент садится перед ним и говорит пару слов». Этак и Знаменщикова можно вспомнить, который пятерку только за грамотно заданный вопрос на паре получил. Я всего лишь имел в виду, что Гааг никогда не судит плохо о человеке по первым словам. И если сначала студент плохо отвечает, Виктор Владимирович дает возможность исправиться. Вот почему я вскинулся. И ни разу не видел, чтобы Гааг тройки ставил только открывшим рот. Так понятнее?

– Это ты о чем? А откуда ты знаешь, как он думает оценить того или иного человека. По-моему, это известно лишь ему одному.

– Ребят, давайте не будем обсуждать, кто как принимает экзамены. Не надо ни на что намекать, не надо что-то иметь в виду. Как принимать экзамены – дело, касающееся только самого преподавателя. Это тема, где обсуждаются преподаватели, КОТОРЫХ МЫ ЦЕНИМ БОЛЬШЕ ВСЕГО. А слово ЦЕНИМ не предполагает того, о чем идет речь в предыдущих постах.

– А давайте без давайте. Некоторые ценят преподавателей именно за то, КАК ОНИ ПРИНИМАЮТ ЭКЗАМЕН.

И почему бы это не обсудить? Тем более, если некоторым препам экзамен одно удовольствие сдавать и их способ приема этого самого экзамена несколько отличается от общепринятого. Если ты прочитаешь внимательно, то увидишь, что как раз предполагает. Ибо несмотря на спор, ни одного плохого слова о Гааге сказано не было. Спор лишь о частностях, на уровне: Гааг – это класс, нет, это я говорю, что Гааг – это класс, нет, ты не прав, Гааг – это класс. Так что не драматизируй.

– Кстати сказать, экзамен у Гаага действительно достоин обсуждения. Лично для меня это 4 часа жизни=) После экзамена такое просветление наступило, что просто все системы, подсистемы и подподсистемы обнаружились в окружающем пространстве. Прекрасно для промывки мозгов. И вообще, Гааг сказал, что на экзамен мало одного дня, и вообще месяца мало. Вот если у каждого студента неделю принимать...=) Короче, золото, а не препод=)

Студенты журфака ХХ-ХХI века

Однажды в 1998 году мой однокурсник и хороший друг Александр Знаменщиков на консультации перед экзаменом по ТМЖ (теория и методика журналистики) задал преподавателю вопрос про типологический признак одного из газетных жанров.

Вопрос был такой: в чем предмет заметки.

Преподаватель тут же поставил Саше «отлично» автоматом, потому что правильно сформулированный вопрос — это намного больше, чем половина ответа.

С тех пор я слышал много формулировок этого вопроса (редакторы вообще любят его задавать, потому что журналисты не очень хорошо формулируют, что они пишут и зачем), на втором месте в моем рейтинге фраза, в которой нематерными были слова "<...>, о чем, <...>, это, <...>,<...> вообще, <...>!"

Но та история помогала мне еще не раз очистить мозги от всего лишнего, когда я писал или редактировал тексты.

Преподавателя звали Виктор Владимирович Гааг.

Олег ГРИГОРЕНКО, выпускник 2002 года



Познакомились мы с ним на так называемой предучебной практике, еще до начала обучения. В черном халате, с сигаретой в зубах, молотком в руках, с мудростью и опытом, спрятавшимися в морщинах лица, Виктор Владимирович раздавал нам разные задания — парты, стены отчистить, жвачки отодрать и т.д. «Вот он какой, журфаковский завхоз», — подумала я. И каково было мое удивление, когда этот «завхоз» пришел читать нам лекции по журналистике!

А лекции Виктора Владимировича… Это было что-то неповторимое. «Теория жанров Тертычного? Кройчика? Я вам расскажу теорию жанров по Гаагу. Слушайте!» В образовательную часть он невзначай вплетал какие-то истории, над которыми аудитория взрывалась хохотом. Почему-то мне запомнилась про преподавателя, который поскользнулся зимой и упал на снег, а мимо проходили студенты, и все, как один, здоровались с ним. Потом, правда, я эту историю у Фаины Раневской прочитала, где в ситуации оказалась актриса. Но про преподавателя звучало не менее правдоподобно и с юмором.

Во времена подготовки Первокурсников и Вёсен мы бегали, чтобы позаимствовать у Виктора Владимировича молоток, гвозди, изоленту и прочие расходные материалы. У него всегда всё это было. Потому что почти всё, что видели мы на журфаке тогда в 2006-м году, было делом именно его рук. Парты, стулья, лавки — всё ремонтировал преподаватель.

В конце первого курса Виктор Владимирович устроил мне особый экзамен — надо было объяснить однокурснику, в чем отличия факта и предмета в разных информационных жанрах. Когда с первого раза объяснить не получилось, он предложил объяснить отличия на яблоках. Кажется, мы просидели тогда с Максимом 5 или 6 часов. «Включите думалки!» — всегда говорил учитель на лекциях. Стараюсь, Виктор Владимирович. Включаю, насколько это возможно, вспоминая ваши слова.

Однажды в августе перед вторым курсом мне раздался звонок на домашний телефон. «Аня, здравствуйте! Это Виктор Владимирович Гааг. Мне нужна ваша помощь. Я, конечно, вас не заставляю, но могли бы вы...» Я могла, Виктор Владимирович. И еще несколько студентов. Дело в том, что во время каникул он регулярно превращал одну из аудиторий в столярно-ремонтную мастерскую. И вот необходимо было вернуть ей первозданный учебный вид. Мы не могли отказать преподавателю.

В августе 2012 или 13 года, когда я уже выпустилась, а Наташка числилась системным администратором на журфаке, раздался стук в дверь ее рабочей аудитории. Это снова был Виктор Владимирович. Ему снова нужна была помощь: «Девочки, помогите отсоединить, — протягивал нам шуруповерт преподаватель. — Я эту штуку (аккумулятор) вставил, а вытащить не могу — суставы болят». Виктор Владимирович с палочкой тихо шаркал по пустым летним коридорам, но до победного не оставлял журфак. Пока позволяло здоровье.

Но сейчас у меня почему-то в голове слова из нашей Журналиги, которые сказал один из студентов: «А еще мне нравится, когда я иду по коридору и идет Виктор Владимирович Гааг. Он меня всегда хлопает по ладошке. И это очень-очень круто. Я буду рассказывать это своим детям и внукам». Мы точно будем рассказывать и помнить, Виктор Владимирович.

Анна ЖУКОВА, выпускница 2010 года

А ещё он был очень-очень добрый! От него прямо веяло добром. Витя Ярославкин назвал его духом-покровителем Журфака. Вот уж правда. Он реально им был!

Наташа КРАВЧЕНКO, выпускница 2011 года

В его поэтической книге «Прислушаться к себе» много коротких стихотворений, состоящих всего из одного четверостишия, из одной строфы, читаешь их и сразу начинаешь слышать его голос, обращенный к тебе, к нам.

***
Пусть живем мы неумело,
Пусть живем мы за гроши,
Но, однако, ищем дело
Для ума и для души.

***
И вот опять она пришла – идея –
И я ее изяществом сражён –
Иду за ней, собою не владея,
Опять иду куда-то на рожон.

***
Вот снова радуга повисла,
И дождь уходит вдаль, шурша
И вслед за ним, за новым смыслом
Спешит, спешит моя душа.



Фото Виктора РУДЕНКО и из архивов Татьяны ХОМЧУК-ЧЁРНОЙ