«Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел»

Этот роман появился в 2014 году и тут же получил «Большую книгу». «Обитель» — это, определенно, большой труд, работа с историческими документами, и всё это уместилось на 740 страницах книжного формата. Объём может напугать, но это напрасно – читается роман легко и быстро.

Мы сразу встречаемся с интересным и тёплым прологом, который, несомненно, поэтичен, но продолжения не получает. Так что с сожалением мы принимаем тот факт, что Обитель – не эпопея вроде «Ста лет одиночества», хотя заявки проскакивают. Замечательны поэтические куски с описанием прадедовой кучерявой бороды с застрявшим пухом, потерянной датой рождения, многовековым тулупом и «бешаным чортом», но они оказываются отрезаны от основного текста романа и непонятно зачем нужны именно в таком стиле. В романе вообще нередко встречаются сказочные главы и целые абзацы метафор (к примеру, сцена на Секирке, когда из людей полезли склизские гады), но почему-то складывается ощущение, что автор периодически забывает, в каком же стиле он пишет, вспоминает, что надо бы что-то художественное добавить, и, словно с кисточки, капает на роман краской. Получается пятно.
Всё, что после пролога, всё равно выглядит пресно. А завершается и вовсе историей и документализмом. Роман, конечно, сложился, но хочется скрепить все в общем неплохие кусочки в одно и почувствовать, что они всё-таки из одного текста.

«Думая об этом сейчас, я понимаю, как короток путь до истории – она рядом. Я прикасался к прадеду, прадед воочию видел святых и бесов» — по сути именно противостояние святых и бесов и есть один из центров романа «Обитель». Сама ситуация наличия тюрьмы в монастыре уже говорит о борьбе. Борьба эта не между людьми и окружающим пространством, не между людьми и системой (с системой здесь не борются, к ней приспосабливаются), не между людьми и людьми (физические столкновения мы не берем во внимание), — борьба эта внутри каждого человека. Эта тема в ряду вечных, но Прилепин её расширяет и сужает одновременно, конкретизируя, что борьба не просто человека, а русского человека.
Русскость выражается у Прилепина интересным свойством самонаказания. Русский человек взвалил на себя карательную работу Бога. И Эйхманис спокоен в том, что он никого не расстреливает и не мучит: сами заключенные на более высоких постах мучают тех, кто пониже.
Ещё одно интересное свойство русского человека – чувство своей непричастности к содеянному, своей невиновности.

Хотя одно удивительно чувство жило в нём: что все, стоящие сейчас на коленях, стоят за дело, и лишь один он – за так: просто не желает ослушаться и готов разделить общую вину.

Метафора с Россией бросается в глаза так быстро и безусловно, что начинаешь искать подвох. Не может же быть всё так просто? Это классический приём хорошей, качественной русской литературы. Соловки – огромное государство с театрами, типографиями, питомниками и научными лабораториями, спортом и музыкой, лесами и морями. Здесь расстреливают людей и высаживают розы. Любопытно, что, строя это государство, Эйхманис ориентировался всего лишь на поезд. Поезд Троцкого.

Соловки – слоёный пирог. Наверху – чекисты и красноармейцы, есть здесь и чеченцы, есть простые русские люди. Есть слой интеллигенции – люди, которые собирают ягоды, сажают цветы, играют в оркестрах и театрах, устраивают вечера с пирогами, обсуждают политику и литературу – и всё это в той же самой тюрьме. И Артём Горяинов, главный герой романа, не раз показывает любовь к поэзии и связь с литературой, но в этом мне видится что-то наивное и лёгкое, как и весь детский шаг Артёма по жизни. Характер, взятый Прилепиным на главную «роль» в романе, вообще заслуживает внимания. Это приспособленец с очевидным бессознательным талантом выживания. Как подметил отец Иоанн, раны у Артёма затягиваются тут же – и физические, и душевные.

Из монолога Иоанна о Горяинове:
«Жизнь несоизмерима с понятием – и ты жил по жизни, а не по понятию. Душа твоя легко и безошибочно вела тебя, невзирая на многие напасти, клеветы и тяготы. Сказано, что с преподобными преподобным будеши, с мужем неповинным – неповинен будеши, с избранными – избран будеши, а со строптивым развратишься. Но ты со строптивыми и виновными был – как с избранными и преподобными. Не суесловный и не смехословный, не стремившийся к самооправданию, к ложной божбе, лукавству, лицемерию, сплетням, кощунству и унынию – ты был как дитя среди всех. Как колос, не поспевший, но полный молоком беззлобия – и если приходилось тебе вести себя сурово, то это было не в силу одержимости безрассудной злобой, а в силу разумного сбережения тела своего, которое есть сосуд, куда помещён дух Божий». С последним, кстати, можно поспорить. Мы были свидетелями того, как Артёмом двигала именно злоба. Это моменты с чеченцами, например.

К этому нечего и прибавить, кроме, разве что, мнения Галины, тоже очень верного:
«– Есть люди, у которых мысли – желания, а желания – мысли, – сказала Галя. – А у тебя ни желаний, ни мыслей. Твои мысли – твои поступки. Но и поступки твои все случайные. Тебя несёт ветром по дороге. Ты думаешь, он тебя вынесет – но если он тебя вынесет куда-нибудь не туда?
– Твоё понимание живёт отдельно от тебя. Ты никаких усилий не делаешь и обычно не знаешь о том, что понимаешь. Но если тебя спросить – ты начнёшь отвечать, и вдруг окажется, что ты опять всё понимаешь.
– Как же ты такой радостный сюда попал? – спросила Галя даже не его, а себя; поэтому Артём и не отвечал, хотя подумал: “…Сюда много кто попал…”. – Тебе бы место… у моря, чтоб ты нырял, а барышни пугались, не утонул ли.
“Вот я тут ныряю”, – хотел ответить Артём, но снова не стал».

Иногда в Артёме угадываются черты «Постороннего» Камю. Прежде всего, сходство напрашивается в сценах с матерью. Но мы понимаем, что Артём сам взрастил в себе равнодушие – он спрятал в себе чувства за ширмой глубокого стыда. Здесь-то и нужно вернуться к последнему Галиному вопросу: действительно, как Артём Горяинов, молодой образованный человек, попал на Соловки? На протяжении первой половины романа Артём не хочет рассказывать этого. И, когда ему всё-таки приходится, поборов неприятные ощущения, нехотя поделиться своей историей, мы узнаем, что сидит он за отцеубийство. Тут начинается тянущаяся до самого конца связь отца и бога, которые оба голые, начинается и мотив с образом матери. Всё это выглядит больным, приехавшая мать превращается в незаметную серую женскую фигуру мученицы, молчаливую и гонимую чекистами.
Все эти образы, окутанные недосказанностью и на первый взгляд не такие важные, при желании можно сложить в целую библейскую систему. Есть здесь и дьявол, и его помощники, и святой, и предатели находятся. Но суть романа в том, что, хоть каждое явление, именуемое человеком, начинается с исходной точки, в каждый момент времени застывает в одной из точек, но не остается на месте. Эйхманис поначалу рисуется нам истинным дьяволом, соблазнительным, но всё-таки Злом.

Эйхманис рубанул шашкой невидимую цепь – и в тот же миг, раскрутившись со шпиля, зайдя по-над головами, посыпал крупный, как ягода, дождь.
– Рассатанился, – прошептал кто-то рядом с Артёмом.
Кажется, это был голос владычки.
Артём попытался поднять глаза, чтоб посмотреть вверх.
Тяжёлая капля ударила ему ровно в глазное яблоко.

Вспомнить хотя бы моменты поиска кладов и алкогольных посиделок. Однако как мы думаем о нем в конце романа? Трудоспособный талантливый человек, честно всю жизнь работавший на идею, незаслуженно, несправедливо убитый. Похоже раскрывается Галина, которая сначала предстаёт нам буквально зверем. Вспомним, как в одной из первых сцен в ИСО нам так и хочется вторить беззащитному Артёму, который сидит перед этим зверем и повторяет про себя «Сука». И что в итоге? Чекистка Галина превращается в Галю – беззащитную маленькую девочку, влюблённую безнадёжно и безответно в самого Дьявола. Который в итоге тоже не Дьявол. Прилежная Галя – это собирательный образ чекистки того времени.

Почти каждый персонаж Обители заканчивается неожиданно. До определенного момента мы видим его с одной стороны и уверены, что он такой, но автор всё время напоминает нам, что мир и человек не так уж просты. Сложен Афанас, слишком физически здоровый и крепкий для поэта, дружелюбный и свой, но всё-таки подбросивший Артёму карты. Неприятное двойное дно открывается у Василия Петровича. Рассуждения и всяческие проявления интеллигенции неожиданно оказываются проявлением трусости, попытками заговорить беспокойство виноватой души. Светом, который поддерживает наш интерес к роману на протяжении чтения, оказывается владычка Иоанн. Интересно, что в романе есть второй святой отец – отец Зиновий. Прилепин дает нам этого героя, вероятно, в качестве тени Иоанна, в качестве ещё одного частого варианта человека-служителя церкви. Однако, когда в карцере приходит время службы и благословения, они оба становятся спина к спине и работают вместе.

Тот факт, что Артём Горяинов – это точка, которая движется из пункта А в пункт в Б математической задачи, понятно с первых страниц. На Соловках выжить можно только в двух случаях: если ты святой или уже нечеловек.

В майском или июньском мареве соловецкий монастырь, на подходе к нему, мог напомнить купель, где моют младенца. В октябре под сизым, дымным небом он стал похож на чадящую кухонную плиту, заставленную грязной и чёрной посудой, – что там варится внутри, кто знает.

Может, человечина.

Вопрос был только в том, в какую сторону пойдет Артём. К середине романа мы склоняемся ко второму варианту, видя, как Артём подлизывается к руководителю спортивной секции и Эйхманису. Однако после этого, не в силах выдержать инородное душе отвращение, Артём вроде бы останавливается на пути вниз, но постепенно перестаёт слышать свою душу. В какой именно момент происходит слом, трудно сказать. К выстрелам по еще живому Артёму можно причислить рытьё могилы для Бурцева, преследующие злочастные сапоги и расстрел Афанасьева. Но мы видим, что еще в карцере неосознанное желание стремиться вверх было живо:
Неподалёку от нар Артёма было окно – он и полез сюда, быть может, неосмысленно – потому что свет хоть немного падал…

Но, кажется, именно тогда всё стало окончательно портиться для Артёмовой души.
Самый маленький могильный мизинец, синюшный и отвратительный, разрастался, пока не стал целым человеком, — и теперь весь Артём чувствовал себя как этот мизинец, и лицо его было – будто детский обескровленный ноготок. После снился человек, убитый пулей. <…> От падения пули произошло движение – и нательный крестик, провалившийся в грудную клетку, начал раскачиваться. В гробовой тьме распятый Христос на медном крестике качается на качелях.

Артём никогда не искал Бога и вопросом его существования не сильно задавался, но иногда кажется, что Бог сам искал Артёма. Он вышел к Артёму в образе голова отца – и Артём, не захотев принять его, убил.
Бог отец. А я отца убил. Нет мне теперь никакого Бога. Только я, сын. Сам себе Святой Дух.
Не зря Артём не рассказал следствию о том, что застал отца с любовницей, — дело ведь было не в измене отца матери. Суть была не в том, что Артём защищал мать или мстил отцу – в той кровавой истории Артём отказался от Бога. За это он и попадает на Соловки – искупить вину, найти Бога и обрести. Но Артём не ищет. Тогда Бог начинает приходить к нему сам. Самый яркий пример – икона, выступившая на стене артёмовых нар в карцере. С детской бессознательностью Артём снова зачеркивает Бога, в буквальном смысле – соскребает его ложкой со стены. За что почти получает смерть, кстати, от людей, нашедших Бога.

Бог не мучает. Бог оставляет навсегда. Вернись, Господи. Убей, но вернись.
Покаяния отверзи мне двери, Жизнодавче.
Бесшумно появилась даже не рука, а огромный палец – и раздавила клопа.

Вот он, тот самый момент, когда поломалась душа Артёма и умерла навсегда. Артём умер еще до физической смерти. Он потерял личность, размылся, стал никем.

Всё в лице Артёма стало мелким: маленькие глаза, никогда не смотрящие прямо, тонкие губы, не торопящиеся улыбаться. Мимика безличностная, стёртая.
У него появилась странная привычка никогда не показывать своего голого тела.

Слова, произносимые им, редкие, куцые, как бы их фантики, — ни одного ничего не весит, ни за какое слово не поймаешь. Жестикуляции нет.
Люди делятся на опасных и остальных. И к тем и к другим он не испытывает никаких чувств. Люди – это люди, к ним больше нет никаких вопросов.

Артём вел себя так, как будто и нет у него никакого имени. Он – соловецкий гражданин.
Артём купил себе стакан молока, медленно выпил – стоя к людям не лицом, с лицо могут рассмотреть, и не спиной – в спину могут толкнуть, а боком. В молоко падали редкие снежинки. Вернулся в расположение своей роты, прилёг на нары, нары у него не внизу и не вверху, а посередине.

И убить себя физически Артём даёт просто, с равнодушием, тем самым блатным, которым прежде никогда не позволил бы победить. А они и не подозревают, что зарезали не Артёма Горяинова, а просто кусок мяса, похожий на Артёма. Можно ли отомстить тому, кого уже давно нет?
Но роман не о смерти – он скорее о жизни, в том числе, в обличье смерти. И если смерть чаще всего сидит в человеке, то мир, природа, животные и чайки, которые всё знают и понимают лучше людей, уравновешивают баланс жизнью.

Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел.

Наталья КОСЯКИНА