Русский человек загадочен. Разгадать его тайну пытались многие. Русская душа, русский путь, русский размах, русская дорога, русское пьянство, русский мир. На эти темы было написано и сказано столько, что перечитывать и пересказывать все эти фолианты не возьмется даже самый искушенный и голодный до замаранной макулатуры книжный червь. Мы столько ждём ответа на вопросы об «особенном русском», что самым близким для нас становится само ожидание. Наше национальное ожидание.
Длинная как китайская стена и шумная как бразильский карнавал, тянется русская очередь через времена, соединяя эпохи и вехи нашей истории. От царя к генсеку, от генсека к президенту, от одного режима к другому. Вот она национальная скрепа, которую так давно и так настойчиво ищут! Очередь протянулась через поколения от царской России до медведевских «денег нет, но вы держитесь» (ждите, то есть, этих самых денег). Мы встаём в очередь в детский садик ещё до рождения и стоим всю жизнь.
Российское Государство как никакое другое имеет свою историю великих очередей. Одна из наиболее ярких и кровавых состоялась в 1896 году. Люди со всей Москвы стекались на Ходынское поле. Причиной скопления народа была не столько коронация царя Николая II, сколько раздача подарков в честь этого события. То ли 500 000, то ли 1 500 000 человек оказалось в той давке, из которой 6 000 по неофициальным данным не вышли живыми.
Но главным отличием той очереди стало то, что она сохранилась даже после окончания события. Трупы, усеявшие Ходынку, продолжили ждать, образовав новую очередь. На этот раз, когда их уберут с площади. На это, по воспоминаниям очевидцев, ушли сутки.
Следующая эпохальная очередь состоялась уже в СССР. Количество погибших в столпотворении из-за прощания со Сталиным засекречено, но предположительно страшная цифра достигает 3 000 человек. Нетипичность этого «очередестояния» заключается в том, что мотивацией его проведения является «продукт» абсолютно метафизический, что повышает бессмысленность действия. Казалось бы, эпоха очередей такого типа должна была уйти вместе с царем и привилегированным положением церкви, но, похоже, что у русского человека в генетическом коде прописано «сотворять себе кумиров», которых рано или поздно придётся оплакивать.
Тело Иосифа Виссарионовича находилось в одном из залов «Дома Союзов». Именно оно заставляло народные массы три дня и три ночи формировать очередь, извивающуюся по улицам Москвы. Облака из человеческого пота, как нимб над головой святого, сопровождали процессию. Один труп породил море новых: затоптанных, удушенных и раздавленных о прутья чугунных решеток. Потребность во что бы то ни стало ждать вопреки здравому смыслу и чувству самосохранения добавляет русской очереди драматизма.
Но даже не вписанные кровью в историю очереди являются главными в понимании феномена русского ожидания. Они, скорее, иллюстрируют общую картину. Привычка ждать – особенно после образования Советского Союза – вошла у русского человека в подсознание. Люди находились в состоянии вечного ментального ожидания: от трепетного предвкушения построения коммунизма до панического предчувствия ночного звонка в дверь во времена «большого террора». При этом бесконечные метафизические очереди перерастали в физические, конечные и вполне утилитарные, когда «выстаивать» приходилось всё подряд: хлеб, колбасу, сигареты, водку, билеты в кино, квартиры и т.д.
И ведь пики дефицита в СССР разбросаны на протяжении всего века: 30-е годы и сворачивание НЭПа, 40-е и 50-е и Великая Отечественная война, 60-е и «брежневский застой», начало 90-х и тяготы развала Союза. Редкие просветы без вечных очередей сменялись новыми поводами для ожидания. Не так уж и далёк от истины Жванецкий, грустно подметивший, что советский человек 15 лет своей жизни просто ждёт.
За это время очередь прочно вошла в искусство и народный фольклор что само по себе является доказательством важности феномена. Шариковские «В очередь, сукины дети», как первое, что можно сказать о советском времени. Эринбургские «Мы ждали этой вы-ставки 25 лет, подождите еще 25 минут» на открытие первой в СССР экспозиции Пикассо, как диагноз неизлечимости ожидания. Довлатовские «Я ждал 25 лет, готов ждать еще столько же и завещать это ожидание своим теперь уже многочисленным детям», как завещание ожидания следующим поколениям.
Очередь перестала быть чем-то из ряда вон выходящим и стала обыденностью. В очереди заводили новые знакомства, узнавали новости, ссорились и мирились, практически жили. Но, как и жизнь, она не могла состоять только из одного негатива. Счастья от достижения заветной цели часто могла перевешивать томительное ожидание.
Посмотрев в глубь истории на тогдашнее ожидание, сегодняшние очереди покажутся со-всем уж серыми и малозначимыми. Привычные столпотворения в поликлиниках, почтам-тах и магазинах уценённых продуктов сегодня состоят в основном из людей старшего поколения, для которых очередь – часть действительности. А редкие скопления народа за новыми «айфонами» или на выставку Серова обусловлены, скорее, разовыми всплесками.
Но на самом деле ожидание никуда не ушло, а перешло в виртуальное пространство. Можно годами жить обычной жизнью и при этом ни на секунду не переставать стоять в очереди в детский сад для ребёнка или за визой куда-нибудь в Туркмению. Можно десятилетия сдавать деньги на капремонт подъезда, а потом переехать в другой дом. Можно родить ребёнка, сидя на чемоданах в ожидании выселения из аварийного жилья, и там же справить его совершеннолетие.
Возможность «не ждать» – форма привилегированного положения. Удел тех, кто находится выше людской массы. Пока обычные болельщики месяцами стоят в электронных очередях за билетами на заурядный матч Чемпионата мира Марокко – Иран, чиновники без ожидания выбирают любые удобные места на встрече Испания – Португалия. Возможность «выйти из очереди» делит людей на группы, тем самым лишь укореняя саму очередь в ранге привычной нормы.
Одна из главных песен для русского человека за последние полвека – «Перемен» группы «Кино» – считается гимном бунтарей, жаждущих изменений. Лирический герой Цоя чувствует необходимость перемен в смехе, слезах и даже пульсации вен. Жажда нового идёт из сердца, которое больше не может мириться с постылой обыденностью. И что же делает этот герой? Ломает систему, строит новый мир, переписывает историю? Нет, он не находит ничего лучшего, чем подождать, когда изменения произойдут сами собой.
К тому же кардинальные перемены – это всегда резкий выход из зоны комфорта, шаг в неизвестность. «И вдруг нам становится страшно что-то менять», – разочаровывается сам в себе герой песни «Кино».
Для того чтобы что-то изменить русскому человеку надо выждать так долго, чтобы дальше терпеть было уже невозможно. Чтобы ни страх, ни равнодушие, ни лень не смогли от-тянуть момент изменения. Но пока даже главные бунтари ждут, что кто-то изменит действительность за них. «Больше нет ничего, всё находится в нас», – безжалостно понимает всё тот же Цой. А в нас сплошная очередь за бесплатными подарками, несбыточными мечтами, продуктами первой необходимости, возможностью узнавать правду и попрощаться с телами тех, кто эту правду от нас прячет.
Мы так долго ждали какого-то уникально русского национального символа, что он сам нашёл нас. Русское ожидание внутри нас или, более приземлено, русская очередь. Подождём, вдруг когда-нибудь надоест ждать.
Олег ДАНЦЕВ
Василий СУМАРОКОВ
0 комментариев