"Я как Карлсон, живу на крыше" - откровения воронежских бездомных

За двадцать минут до начала раздачи бездомные уже неуклюже выстраиваются в очередь у ворот вокзала.
Организаторы складывают в белую «ГАЗель» всё, что принесли неравнодушные воронежцы. А приносят в масленичную неделю, конечно, домашние блины, мёд и варенье, стопки пластиковых стаканчиков, масло, салфетки и даже какую-то одежду.

— А сапоги у вас есть? – деловито спрашивает женщина из очереди. У неё светлая шапочка и аккуратная длинная коса. Тот самый редкий случай, когда бездомного не отличишь от волонтера.



Ровно в 17:00 начинают раздачу. Волонтеры работают быстро, слаженно, по одной порции супа в одни руки. Мужчина лет сорока пяти произносит что-то вроде молитвы:

– Спасибо, Отче, за этих добрых людей и за эту еду…

Все присутствующие прилежно и смирно слушают местного «проповедника».
– День сегодня сытный! – замечает кто-то из толпы.



Организаторы раздают суп в больших пластиковых стаканах. Многие бездомные предусмотрительно приходят с пакетом и пустым ведёрком из-под майонеза, куда и переливают еду – на потом.
Переговаривается очередь, только если кто-то решил пролезть впереди всех. За этим следят строго, просто так проскочить не получится – сразу окликнут.

Молодой парень в изорванной куртке встает на цыпочки и нетерпеливо высматривает еду на столе. Кто-то грубо толкает его, и тот, отшатнувшись, теряет равновесие. Лицо по-детски кривится от обиды.

— Да успокойся ты, тут всем достанется, — успокаивают другие.




«Как человек я давно уже сломался»

Едят бездомные молча. Некоторые – ссутулившись и зажавшись, как будто украдкой, чтобы стать ещё незаметнее здесь, где все на виду. Кто-то, взяв еду, сразу отходит в сторону, чтобы поесть в полном одиночестве. Кто-то просит хлеба, кто-то переливает суп из стакана в своё маленькое ведёрко, кто-то закуривает. Как вдруг слышим:

— Устройте меня на работу! В казино. Хочу быть крупье! Другая работа меня не устраивает, — сходу выпаливает подошедший к нам почти вплотную бездомный. — Послушайте песню «Воркутинский снег» и поймете всё о жизни. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях…

Нашему новому знакомцу почти 60, но выглядит он гораздо старше, как и любой человек, для которого улица – дом. Пальто с облезлыми меховыми отворотами, олимпийка и майка с пятнами. Весь его, как говорится, лук.
Ещё через пару минут узнаем, что зовут его Славой, и он цитирует Александра Малинина и Омара Хайама наизусть. С уважением говорит о ворах в законе. Слава никогда не работал.

— Работа людей ломает, а я как человек уже давно сломался.

Слава считает, что лучше попросить копейку на хлеб и сигареты, чем работать за копейку или вообще бесплатно. И постоянно повторяет:

— Каждому своё.

Слава так и не понял, почему мы вдруг начали расспрашивать его о жизни. Он не стал вдаваться в подробности и просто делился всем, что сходу приходило ему на ум. Говорил, пока его слушали. Ведь когда у тебя нет паспорта, адреса и твоё пальто в пятнах, не каждый день тебя захотят услышать.



— Девчонки, смотрели «Бандитский Петербург?» Купите диск, посмотрите. Там про воров в законе… Про серьезных людей. Я вот смотрел раньше по телевизору, когда он у меня был. А вообще, мой самый любимый фильм — «Место встречи изменить нельзя». Почему? Да потому что там играл Высоцкий… и был вор в законе – Горбатый.

Слава не торопится расталкивать очередь, чтобы получить свою порцию блинов и горячего чая. Неспешно, как будто нехотя, он доедает суп из стакана и говорит, что не сильно голоден. К раздаче еды Слава относится с небольшим пренебрежением, но исправно ходит на каждую.

— Слушай, вся эта благотворительность… Они получают себе в карман, вот тебе и благотворительность.

Переубеждать его кажется бесполезной затеей.

— Хорошо здесь кормят?
— Ну, снисходительно…
— Одни и те же ходят каждую неделю?
— Ну, бабы… в основном, да. Есть и приезжие, я их называю залетными, — со знанием дела говорит Слава и зачерпывает ложкой суп.

У Славы здесь нет друзей. Все они умерли: кто-то – 5, кто-то – 10, кто-то 15 лет назад. Зато у него была жена и небольшой дом на краю города. С женой развелся, а 6 лет назад родная сестра выгнала Славу из дома.

— Продала дом за миллион, представляешь? Теперь у неё есть миллион, а мне, конечно, её видеть не хочется. Я как Карлсон, живу на крыше. По вечерам развожу костер, и мне тепло. Я не первый раз тут. Знаю Виктора — это тот, кто привозит еду. У нас в городе есть социальные столовые, которые бесплатно работают почти каждый день. Одна в парке «Живых и мертвых», другая – на Кольцовской. А скоро будет масленица у цирка. Там тоже будут кормить.

На вопрос: «Пойдет ли он туда?», — Слава сплевывает на снег и мрачно произносит:

— Куда ж я денусь… если доживу.

Не плачьте, Надежда

Очередь заметно редеет. Волонтёры допивают оставшийся чай. Я смотрю сквозь толпу на парня с покрасневшим от холода лицом: спустя несколько секунд он понимающе мне улыбается. А понимающе – это как? И почему? Так улыбаются друг другу земляки в толпе чужеземцев, мол, «ну, мы-то свои». Мы-то постоим здесь, учтиво улыбаясь, протягивая горячую пищу как жест доброй воли, а сами украдкой волнуясь, как бы не запачкать руки. Мы проведем этот вечер все вместе под холодным ветром, а потом, выдохнув, поспешим в теплые дома к своим близким. А им некуда идти, они уже дома. Как бы «благотворительны» мы ни были, от этого разделения никуда не деться.



– Вообще, два года подряд власти города открывали бомбоубежище, чтобы бездомные могли там переночевать. А в этом году взяли и не открыли. Обещают открыть через неделю… Да толку-то. Кто январские морозы пережил, тому теперь уж ничего не страшно, – говорят волонтеры.



Бездомные потихоньку расходятся. Но одна маленькая старушка не уходит. Сидит на парапете и горько плачет – украли бадик! Прямо здесь, под боком у волонтеров, такие же бездомные как она украли тросточку, без которой старушка совсем не может ходить.

– Как вас зовут?
– Надежда…
– Не плачьте, Надежда. Мы купим вам новый бадик, только подождите здесь немного.

Недоверчиво, удивленно смотрит на нас Надежда. Её смуглое сморщенное лицо мокрое от слез, но глаза ясные.
–Храни вас Господь, девочки!



И вот, с новым бадиком, радостные и воодушевлённые, мы вернулись на то место, где оставили нашу плачущую старушку 15 минут назад.

Но Надежда исчезла. И наша надежда найти Надежду – тоже. К тому времени на улице стемнело; мы обошли окрестности остановки, вглядываясь в каждую старушку. К кому обращаться? У кого спрашивать о тех, о ком никто никогда не спрашивает?

«Сиротой родилась, сирота и сейчас»

Навстречу — пожилая женщина лет восьмидесяти в стареньком пальто и светлой шапочке. Невысокая, тоненькая, хрупкая. В руках у неё какие-то пакеты, сверху – несколько вещей с пункта раздачи. Идёт старушка медленно, тяжело и как-то обречённо-грустно. На наш вопрос о Надежде, она лишь растерянно скользила взглядом, стоя близко от нас, всего в сантиметрах двадцати. Такая привычка, которую некоторые бы расценили как вторжение в личное пространство, есть у многих бездомных. Во-первых, может быть, при настолько редких контактах уже и стираются границы этикета. А во-вторых… знаете, это как замёрзшие собаки с добрыми глазами, которые ластятся и пытаются обратить на себя внимание.

– Я сиротой родилась, сирота и сейчас, – горько, но смиренно рассказывает наша новая знакомая. – Недавно похоронила мужа. Я всё слушаю, как женщины на мужей жалуются, мол, бьют, ругают или ещё чего… А я плохого слова никогда не слышала. Всю жизнь прожили душа в душу. Нас ещё все называли «сладкая парочка»…

И тут она начала читать стихи. С такой простовато-наивной выразительной интонацией.

– Но смерть сильнее нас оказалась, забрав
Тебя, со мной не посчиталась,
Одинокой оставив меня…

– А чьи стихи?

– Мои! – улыбнувшись, расцвела пожилая женщина. – Я сама пишу.

Они с мужем попали в автокатастрофу.

– У меня вот тут – своим маленьким сморщенным кулачком она показывает на область грудной клетки, – скопилась жидкость из-за травмы. Врач не так провёл операцию. И теперь у меня инвалидность второй группы.

Пособия платят, но, судя по равнодушному голосу бабушки, чрезвычайно скромные. Кроме стихов у неё остались разве что редкие звонки внука.

– Вчера звонил Женя. Говорит, скоро стану прабабушкой.

Она действительно рада, но как-то скованно. Будто понимает, что дети и внуки далеко, у них своя жизнь, и права на их счастье она уже не имеет.

На прощание предложили ей деньги. Бабушка, растерявшись от неловкости, отказывалась:

– Ой, да это ж неудобно как…

Но сдалась после уговоров. От слабости в мышцах еле сжала трясущийся кулачок, чтобы удержать купюру. С трудом спрятала её в выцветшую и потрёпанную коричневую сумочку. И, снова взвалив на себя пакеты, также одиноко и тяжело пошла по тротуару куда-то к себе на улицу Мира, шлёпая по мокрому снегу. Слева от неё проносились машины, слепя жёлтыми фарами и сигналя наперебой.
И тут мы поняли, что она так и осталась для нас безымянной старушкой.

Все эти Славы, старушки вполне могли бы стать персонажами знаменитой горьковской пьесы, но вряд ли кто-то еще напишет о них кроме нас. Бродяги, живущие в своём обособленном мире, до сих пор подвластны простым эмоциям. У них тоже воруют вещи, они тоже помнят свои любимые песни, они обижаются и могут быть благодарными. Они улыбаются, вспомнив приятный момент из молодости, бесспорно о чём-то жалеют, и они тоже когда-то смеялись.

Татьяна БРОСТОВСКАЯ, Анастасия БЕЛЫХ
Фото авторов