Утечка полной, необрезанной версии «Левиафана» в сеть – словно продолжение, кажется, нескончаемой череды испытаний и препятствий, которые возникают перед его авторами.
Принудительная и болезненная редактура фильма в связи с попаданием под действие закона о мате, издевательские неясности с прокатом, какие-то нелепые нападки продюсеров «Горько». «Левиафан» в 2014-м году в связи с разными инфоповодами упоминался чаще, чем какой-либо другой русский фильм. И это при том, что картину на тот момент почти никто у нас не видел. Так что будем честны, нам грех жаловаться – «Левиафан» нужно, просто необходимо было увидеть в России. Когда и при каких обстоятельствах в итоге это случилось – тема для отдельного разговора о том, как сегодня искусство, которое, казалось бы, мы вправе видеть, вообще попадает в Россию.
По-настоящему странная зрительская реакция на фильм Звягинцева является пугающим доказательством того, как сильно промыты мозги у наших с вами соотечественников. Сложно сказать наверняка, кто несёт полную ответственность за эту промывку. Виновато Министерство культуры? Просто время такое? Всему виной отупляющее влияние Голливуда? В эти дебри лезть совершенно не хочется. Можно только надеяться, что со временем политическая ржавая корка, насколько это нужно, слезет, и «Левиафан» достойно укрепится в фильмографии режиссёра. Точно так же, как, например, «Возвращение» – кино про отцов и детей, про возвращение и уход Бога, «Изгнание» — про то, как сорняк недоверия прорастает, разрушая семью и любовь вообще, «Левиафан» через некоторое время будут смотреть как историю про несчастных людей, запутавшихся, оказавшихся в сложном положении; а их попытки найти верный путь и спастись будут вызывать сочувствие. Очень надеемся. Но сейчас, когда зритель в комментариях убеждён, что любое произведение создаётся по тщательно спланированному заказу подлого Запада с участием спецслужб для очернения России и оскорбления чувств всех, кого только можно, получается, что произведения искусства оказываются не нужны. В таких условиях Андрей Звягинцев идёт строго в противоположную сторону, создавая именно произведение искусства.
«Левиафан» – фильм прямой, смелый, точный и немногословный; если тут говорят, то не стесняются смотреть в глаза. Все эти эпитеты взяты вовсе не из воздуха и обусловлены классическими для Звягинцева перфекционизмом и по-античному трагичным мышлением. В этом же ряду и реальная история колорадского сварщика Марвина Джона Химейера и «Михаэль Кольхаас» Генриха фон Клейста, которые послужили основой сценария. Удивительно то, что именно это, по-видимому, глубоко оскорбило некоторых зрителей и дало им повод думать, что режиссёр Звягинцев ночей не спал и всё думал, как бы поизощреннее очернить Россию и прославиться, собирая европейские и американские награды. Делать такие выводы приходится, читая комментарии зрителей. Но и режиссёру оказывается грех жаловаться на реакцию зрителей: он нисколько не играет на чувствах и не заигрывает с нами, не выдавливает слезу, не подтасовывает карты. Даже содержимого папочки, где собран, как сообщается, вопиющий компромат на властного мэра, нам не показывают – здесь это совсем ни к чему, и прав герой Владимира Вдовиченкова, говоря, что ничего нового мы там не увидим. Тут не врываются, как, например, в «Дураке» Юрия Быкова на середину сцены, во всё горло крича: «Всё безнадёжно плохо, говорю вам, а главные виновники сидят вон там, а ещё там и там». Напротив, «Левиафан» – очень плавный фильм с чёткими началом, серединой и финалом.
Четвёртый фильм Андрея Звягинцева, если говорить прямо, о глубоком, болезненном и, кажется, действительно безнадёжном кризисе русского мира, русского миропонимания и русской действительности. Подобные ноты возникали ещё в его предыдущей «Елене». Я повторю ещё раз, чтобы подчеркнуть: «Левиафан» о страшном кризисе души русского человека. Забегая вперёд, скажу, что автор в большей степени уверенно говорит только «что произошло» и, возможно, «как произошло», но не говорит, что с этим делать. Безусловно, Звягинцев в силу своей гуманитарной развитости имеет право говорить про кризис человечества вообще и, кстати, так и делает, поэтому «Левиафан» содержит универсальные драматические коды, понятные всем. Наверное, поэтому картину приняли в мире, а вовсе не потому, что все разом обрадовались русскому фильму, где всё тоскливо, где много пьют водку из горла и ругаются матом.
Нам в первую очередь должно быть интересно то, что режиссёр может сказать именно про современную Россию. Даже в связи с последними событиями ни в коем случае нельзя представлять кризис в фильме с материальной точки зрения. Драма вовсе не крутится вокруг судебного разбирательства по поводу земли автослесаря Николая (Алексей Серебряков), на которую позарился местный мэр (Роман Мадянов), хоть это и становится отправной точкой для последующих неотвратимых событий. Любые материальные конфликты очень скоро забываются и вовсе уходят на дальний план. Как и героя новеллы Клейста, Николая волнует больше не то, что он проигрывает по деньгам, а то, что его достоинство и права были попраны безжалостной властью, где одни круглосуточно смотрят в стол и зомбированно зачитывают приговоры, а другие заявляются на порог со словами, что власть вообще-то надо знать в лицо.
Режиссёр изящно избегает банальностей и не спешит кричать, что свирепый Левиафан – это просто мэр или власть в целом. Героя Мадянова, как выяснилось, нетрудно схватить за «фаберже» и заставить говорить кротко. Отдельный человек, как ни старайся, Левиафаном быть не может. Мэр пребывает в таком же духовном кризисе, он также потерян. «Неспокойно мне на душе» – признаётся он местному архиерею. Поэтому облик Левиафана – одна из главных загадок фильма. Левиафан – это система? Неминуемый рок? Сам бог? Дьявол? Или мы сами? А может, как некоторые уже успели заметить, никакого чудища уже и нет, и оно давно умерло, а скелет его покоится на холодном берегу? Так что образ Левиафана крайне пластичен, он легко ускользает, принимая разные формы и облики.
Но уж точно нисколько не иллюзорен упомянутый уже кризис. Вся драматическая сила и энергия «Левиафана» вызвана тем, что Звягинцев не бежит от этого кризиса, не пытается замаскировать его или выдать за что-то другое. Герои его фильма – люди потерянные, встревоженные, не уверенные в себе, неприкаянные, с напрочь сбитыми ориентирами и установками. Они ведут себя часто непредсказуемо и хаотично. Они вовсе не знают, как себя повести, кому довериться, на кого положиться. Точно они не знают, где добро и где зло, где правда, где ложь, и не умеют их отличить. В такой ситуации, когда взрослые могут только пить водку стаканами, дети отвечают лишь своей природной агрессией. Однако просто показать угнетённых героев в гнетущей ситуации не было целью режиссёра, и особой художественной ценности в этом не возникло бы. Страшный трагизм их положения в том, что они наравне с режиссёром все твёрдо осознают, что увязли в духовном кризисе и не знают от чего оттолкнуться. Этим и обусловлены события, из которых фабульно состоит фильм. Измена жены, разрыв крепких, на первый взгляд, дружеских и семейных уз, предательство и стукачество, хладнокровное разрушение домашнего очага и неясно откуда явившаяся смерть.
Сложно сказать, возможно ли было избежать несчастий, которые выпали на долю Николая. Возможно ли было договориться с мэром, правильно потянув за нужные нити? Можно ли было сохранить дом и семью? Можно ли остаться при правах и свободах? По логике фильма – нельзя. Однако тут Андрей Звягинцев мягко, без назидательства, касается одной из главных причин несчастий героев. Они просто не способны говорить друг с другом по-русски. Николай несколько раз собирается поговорить со своим сыном, объясниться с ним, но так и не делает этого. В итоге сын, по сути не научившись говорить и не услышав живой речи, остаётся один – «государство о нём позаботится». Точно также Николай не может внятно поговорить со своей женой, поэтому их отношения состоят исключительно из спонтанно-страстных порывов при полном отсутствии значимых слов. Вообще большинство героев «Левиафана» с трудом говорят по-русски, пытаясь построить осмысленное предложение. В основном они изъясняются обрывочными, часто вульгарными фразами и матом. И вот тут-то открывается главная цель мата, за который так боролись авторы. Мат тут необходим Звягинцеву, но не столько для того, чтобы достоверно показать, что именно так будет говорить автослесарь с дальнего Севера или хмельной наглый мэр. Мат нужен потому, что он показывает глубину охватившего героев кризиса, когда даже слова теряют весомый смысл и обесцениваются. Именно поэтому спокойные, грамотные слова священника, отца Василия, цитирующего Писание, которые должны бы дать опору, Николай встречает в штыки: « Я же с тобой по-человечески. Что ты мне хрень гонишь?» По-настоящему хорошо и уверенно здесь говорит только духовенство. Но очередной трагизм в том, что искренние слова отца Василия так и не найдут отклика в душах несчастных героев, в то время как пламенная речь архиерея, который словно правит балом, в стенах новой с иголочки церкви сработает как надо и убедит довольного мэра, что он, власть, всё делает правильно и богоугодно.
Илья КЛЮЕВ
Принудительная и болезненная редактура фильма в связи с попаданием под действие закона о мате, издевательские неясности с прокатом, какие-то нелепые нападки продюсеров «Горько». «Левиафан» в 2014-м году в связи с разными инфоповодами упоминался чаще, чем какой-либо другой русский фильм. И это при том, что картину на тот момент почти никто у нас не видел. Так что будем честны, нам грех жаловаться – «Левиафан» нужно, просто необходимо было увидеть в России. Когда и при каких обстоятельствах в итоге это случилось – тема для отдельного разговора о том, как сегодня искусство, которое, казалось бы, мы вправе видеть, вообще попадает в Россию.
По-настоящему странная зрительская реакция на фильм Звягинцева является пугающим доказательством того, как сильно промыты мозги у наших с вами соотечественников. Сложно сказать наверняка, кто несёт полную ответственность за эту промывку. Виновато Министерство культуры? Просто время такое? Всему виной отупляющее влияние Голливуда? В эти дебри лезть совершенно не хочется. Можно только надеяться, что со временем политическая ржавая корка, насколько это нужно, слезет, и «Левиафан» достойно укрепится в фильмографии режиссёра. Точно так же, как, например, «Возвращение» – кино про отцов и детей, про возвращение и уход Бога, «Изгнание» — про то, как сорняк недоверия прорастает, разрушая семью и любовь вообще, «Левиафан» через некоторое время будут смотреть как историю про несчастных людей, запутавшихся, оказавшихся в сложном положении; а их попытки найти верный путь и спастись будут вызывать сочувствие. Очень надеемся. Но сейчас, когда зритель в комментариях убеждён, что любое произведение создаётся по тщательно спланированному заказу подлого Запада с участием спецслужб для очернения России и оскорбления чувств всех, кого только можно, получается, что произведения искусства оказываются не нужны. В таких условиях Андрей Звягинцев идёт строго в противоположную сторону, создавая именно произведение искусства.
«Левиафан» – фильм прямой, смелый, точный и немногословный; если тут говорят, то не стесняются смотреть в глаза. Все эти эпитеты взяты вовсе не из воздуха и обусловлены классическими для Звягинцева перфекционизмом и по-античному трагичным мышлением. В этом же ряду и реальная история колорадского сварщика Марвина Джона Химейера и «Михаэль Кольхаас» Генриха фон Клейста, которые послужили основой сценария. Удивительно то, что именно это, по-видимому, глубоко оскорбило некоторых зрителей и дало им повод думать, что режиссёр Звягинцев ночей не спал и всё думал, как бы поизощреннее очернить Россию и прославиться, собирая европейские и американские награды. Делать такие выводы приходится, читая комментарии зрителей. Но и режиссёру оказывается грех жаловаться на реакцию зрителей: он нисколько не играет на чувствах и не заигрывает с нами, не выдавливает слезу, не подтасовывает карты. Даже содержимого папочки, где собран, как сообщается, вопиющий компромат на властного мэра, нам не показывают – здесь это совсем ни к чему, и прав герой Владимира Вдовиченкова, говоря, что ничего нового мы там не увидим. Тут не врываются, как, например, в «Дураке» Юрия Быкова на середину сцены, во всё горло крича: «Всё безнадёжно плохо, говорю вам, а главные виновники сидят вон там, а ещё там и там». Напротив, «Левиафан» – очень плавный фильм с чёткими началом, серединой и финалом.
Четвёртый фильм Андрея Звягинцева, если говорить прямо, о глубоком, болезненном и, кажется, действительно безнадёжном кризисе русского мира, русского миропонимания и русской действительности. Подобные ноты возникали ещё в его предыдущей «Елене». Я повторю ещё раз, чтобы подчеркнуть: «Левиафан» о страшном кризисе души русского человека. Забегая вперёд, скажу, что автор в большей степени уверенно говорит только «что произошло» и, возможно, «как произошло», но не говорит, что с этим делать. Безусловно, Звягинцев в силу своей гуманитарной развитости имеет право говорить про кризис человечества вообще и, кстати, так и делает, поэтому «Левиафан» содержит универсальные драматические коды, понятные всем. Наверное, поэтому картину приняли в мире, а вовсе не потому, что все разом обрадовались русскому фильму, где всё тоскливо, где много пьют водку из горла и ругаются матом.
Нам в первую очередь должно быть интересно то, что режиссёр может сказать именно про современную Россию. Даже в связи с последними событиями ни в коем случае нельзя представлять кризис в фильме с материальной точки зрения. Драма вовсе не крутится вокруг судебного разбирательства по поводу земли автослесаря Николая (Алексей Серебряков), на которую позарился местный мэр (Роман Мадянов), хоть это и становится отправной точкой для последующих неотвратимых событий. Любые материальные конфликты очень скоро забываются и вовсе уходят на дальний план. Как и героя новеллы Клейста, Николая волнует больше не то, что он проигрывает по деньгам, а то, что его достоинство и права были попраны безжалостной властью, где одни круглосуточно смотрят в стол и зомбированно зачитывают приговоры, а другие заявляются на порог со словами, что власть вообще-то надо знать в лицо.
Режиссёр изящно избегает банальностей и не спешит кричать, что свирепый Левиафан – это просто мэр или власть в целом. Героя Мадянова, как выяснилось, нетрудно схватить за «фаберже» и заставить говорить кротко. Отдельный человек, как ни старайся, Левиафаном быть не может. Мэр пребывает в таком же духовном кризисе, он также потерян. «Неспокойно мне на душе» – признаётся он местному архиерею. Поэтому облик Левиафана – одна из главных загадок фильма. Левиафан – это система? Неминуемый рок? Сам бог? Дьявол? Или мы сами? А может, как некоторые уже успели заметить, никакого чудища уже и нет, и оно давно умерло, а скелет его покоится на холодном берегу? Так что образ Левиафана крайне пластичен, он легко ускользает, принимая разные формы и облики.
Но уж точно нисколько не иллюзорен упомянутый уже кризис. Вся драматическая сила и энергия «Левиафана» вызвана тем, что Звягинцев не бежит от этого кризиса, не пытается замаскировать его или выдать за что-то другое. Герои его фильма – люди потерянные, встревоженные, не уверенные в себе, неприкаянные, с напрочь сбитыми ориентирами и установками. Они ведут себя часто непредсказуемо и хаотично. Они вовсе не знают, как себя повести, кому довериться, на кого положиться. Точно они не знают, где добро и где зло, где правда, где ложь, и не умеют их отличить. В такой ситуации, когда взрослые могут только пить водку стаканами, дети отвечают лишь своей природной агрессией. Однако просто показать угнетённых героев в гнетущей ситуации не было целью режиссёра, и особой художественной ценности в этом не возникло бы. Страшный трагизм их положения в том, что они наравне с режиссёром все твёрдо осознают, что увязли в духовном кризисе и не знают от чего оттолкнуться. Этим и обусловлены события, из которых фабульно состоит фильм. Измена жены, разрыв крепких, на первый взгляд, дружеских и семейных уз, предательство и стукачество, хладнокровное разрушение домашнего очага и неясно откуда явившаяся смерть.
Сложно сказать, возможно ли было избежать несчастий, которые выпали на долю Николая. Возможно ли было договориться с мэром, правильно потянув за нужные нити? Можно ли было сохранить дом и семью? Можно ли остаться при правах и свободах? По логике фильма – нельзя. Однако тут Андрей Звягинцев мягко, без назидательства, касается одной из главных причин несчастий героев. Они просто не способны говорить друг с другом по-русски. Николай несколько раз собирается поговорить со своим сыном, объясниться с ним, но так и не делает этого. В итоге сын, по сути не научившись говорить и не услышав живой речи, остаётся один – «государство о нём позаботится». Точно также Николай не может внятно поговорить со своей женой, поэтому их отношения состоят исключительно из спонтанно-страстных порывов при полном отсутствии значимых слов. Вообще большинство героев «Левиафана» с трудом говорят по-русски, пытаясь построить осмысленное предложение. В основном они изъясняются обрывочными, часто вульгарными фразами и матом. И вот тут-то открывается главная цель мата, за который так боролись авторы. Мат тут необходим Звягинцеву, но не столько для того, чтобы достоверно показать, что именно так будет говорить автослесарь с дальнего Севера или хмельной наглый мэр. Мат нужен потому, что он показывает глубину охватившего героев кризиса, когда даже слова теряют весомый смысл и обесцениваются. Именно поэтому спокойные, грамотные слова священника, отца Василия, цитирующего Писание, которые должны бы дать опору, Николай встречает в штыки: « Я же с тобой по-человечески. Что ты мне хрень гонишь?» По-настоящему хорошо и уверенно здесь говорит только духовенство. Но очередной трагизм в том, что искренние слова отца Василия так и не найдут отклика в душах несчастных героев, в то время как пламенная речь архиерея, который словно правит балом, в стенах новой с иголочки церкви сработает как надо и убедит довольного мэра, что он, власть, всё делает правильно и богоугодно.
Илья КЛЮЕВ
3 комментария