В Доме актера творческий центр «Театр Неформат» показал зрителям «Сердце в кармане».
Как часто вы моргаете? Предположу, что весьма регулярно. Примерно с таким же постоянством в искусстве встречается тема одиночества. Музыканты, писатели, режиссеры успели показать нам это чувство со всех сторон. Вот почитайте об одиночестве гения, здесь послушайте об одиночестве больного, если вам угодно, посмотрите об одиночестве собаки. Свою версию этого состояния души нам предлагает «Театр Неформат».
Именно одиночество душит героя на сцене. Неслучайно он там один. Это моноспектакль «Сердце в кармане». Кому же на этот раз не повезло остаться одному в этом Мире? Это мужчина. Он артист. Клоун, который собирается уехать. Но прежде, чем сесть в поезд, он рассказывает от чего убегает.
Артист по мышлению, герой смотрит вокруг сквозь призму фантазии. Фонари в его Мире плачут на безлюдной улице, одинокие окна горят в ожидании своего любимого, а небо — что угодно, но не небо. И неудивительно, что вокруг не находится того, кто разделил бы этот Мир с артистом, кто увидел бы его таким же. Но клоун встречает любимую женщину. Теперь все аплодисменты он дарит ей, он посвящает ей свою душу. Но женщина уходит из Мира артиста, выбрав реальность. И клоун остается один. Он продолжает успешно выступать. Сегодня ему покоряется моноцикл, завтра — мастерство жонглера. Огромное число людей, должно быть, влюблено в его талант. Но артисту нужен тот, кто полюбит его душу и чью душу полюбит он в ответ. Перестав быть клоуном, уже, как вор, он рыщет по чужим карманам. И не находит главное — сердце. Вот герой лежит на больничной койке и не хочет вставать. Единственный его спутник — одиночество. А ради него жить не хочется. И вновь перед нами артист, готовый уехать. Он садится в поезд, выбирая последний вагон, чтобы быть ближе к своей любимой.
История этого человека ужасна. Одиночество пожирало его, прибивало к земле, не давало вздохнуть. Его сердце было наполнено трепетом и невинностью. Но на них реальность ответила равнодушно. Я думаю об этом мужчине и сострадаю ему. Хочу обнять его, полюбить его. Мысли о его глубинном одиночестве до крови царапают мое сердце. Но все это происходит, когда жизнь клоуна протекает в моей фантазии. Во время же спектакля я не сострадал, никого не желал обнять, полюбить. А сердце мне уже царапала лишь неприязнь к действу.
Основу текста составили работы советского клоуна Леонида Енгибарова. Постановщики переработали его мемуары. С первых же сцен на зрителя обрушилась весьма агрессивная и, как минимум, напористая игра актера. Он тяжко вздыхал, зачесывал волосы, изо всех сил давал эмоцию. Актер Ярослав Козлов играл на разрыв аорты. Но вся его страсть уходила на попытку выглядеть солидно, мастеровито. Добавим к этому бесконечно образный и пафосный текст Енгибарова, который актер еще сильнее утяжеляет, и получается неоправданно навязчивое действие. Вместо того, чтобы дать мне возможность постепенно, спокойно понять и почувствовать, что творится в душе героя, постановщики ткнули меня в факт. Он одинок. Он артист. Одинокий артист, он одинок, артист, артист, который жутко одинок. Я понял. Мгновенно. Но я хотел это разглядеть. Я хотел вылавливать едва заметные переливы одинокой души. Все было слишком явно.
Главный герой спектакля — одиночество. Чувство, которое лишено поэзии, патетики, которое вовсе молчаливо. И я не верю одиночеству, которое «напивается светом солнца, белизной снега», которое «осталось в весне», у которого «нервы — провода», «небо — решето» и так далее и тому подобное. Я убежден, что подобный текст — это не то, что чувствовал герой. Это — то, как он свои чувства описывал. Описывал для своего зрителя, нарочито, как артист, поэтому я не видел на сцене чувства. Я видел его гротескную оболочку. Конечно, подобная поэзия нужна, чтобы обозначить модель мировосприятия героя. Но для этого достаточно несколько ненавязчивых поясняющих вкраплений. Легкая образность должна запустить мысль в голове зрителя и дальше позволить ей самостоятельно жить и развиваться. В этом же спектакле мне не оставили шансов на собственную работу.
Неудачными по схожим причинам были и сцены трюков. Им постановщики уделили особое внимание. Актер успел взобраться на шатающуюся лестницу, моноцикл, показать мастерство жонглера. За час спектакля он станцевал с вешалкой, показал фокусы с чемоданом, зонтом, шкафом. Мы видим, что герой продолжает блистать на помосте, но раз за разом он возвращается к своей печали. Успехи в чужом Мире не имеют никакого смысла из-за одиночества в Мире собственном. Эти сцены должны были стать дополнением главной линии спектакля. Их роль — добавить еще один оттенок одиночеству артиста. И такой смысл они бы имели, появившись только как бы невзначай, без агрессивного на себе акцентирования. Но каждый трюк превращался в шоу внутри шоу. Актер заигрывал с публикой, вступал с ней в контакт. И это не был контакт клоуна из спектакля со зрителями в цирке. Это был контакт актера на сцене со зрителями в зале. Я должен в такой момент ощущать себя приведением, подсматривающим за жизнью человека в закрытой комнате. Но я оказался обычным материальным существом, видящим в нескольких метрах от себя другое материальное существо на шатающейся лестнице.
Удачным можно назвать сплетение сцен. Постановщики в этом плане проделали огромную работу. Истории перетекали одна из другой. Спектакль все же получился плавным и нераздробленным.
Как только градус пафоса снижался, сцены наконец-то становились чувственными. Удачен рефрен о последнем вагоне поезда, в который садится герой, чтобы быть ближе к любимой. Трогали и ненавязчивые реплики артиста о поиске сердца в чьем-то кармане, о нежелании вставать с больничной койки. Однако это было только разовыми пробоинами в массивном и отталкивающем пафосе постановки. Меня лишили возможности мыслить, выискивать чувства в душе героя. Мне дали не пару кристалликов сахара, чтобы я распробовал слегка уловимый вкус, а впихнули в глотку сахарную вату и влили туда же еще и бочонок меда.
Шекспир советовал людям театра все делать проще. Роскошный дядька.
Игорь ШАДРОВ
фото Павла МАКАРОВА (ИА Галерея Чижова)
Как часто вы моргаете? Предположу, что весьма регулярно. Примерно с таким же постоянством в искусстве встречается тема одиночества. Музыканты, писатели, режиссеры успели показать нам это чувство со всех сторон. Вот почитайте об одиночестве гения, здесь послушайте об одиночестве больного, если вам угодно, посмотрите об одиночестве собаки. Свою версию этого состояния души нам предлагает «Театр Неформат».
Именно одиночество душит героя на сцене. Неслучайно он там один. Это моноспектакль «Сердце в кармане». Кому же на этот раз не повезло остаться одному в этом Мире? Это мужчина. Он артист. Клоун, который собирается уехать. Но прежде, чем сесть в поезд, он рассказывает от чего убегает.
Артист по мышлению, герой смотрит вокруг сквозь призму фантазии. Фонари в его Мире плачут на безлюдной улице, одинокие окна горят в ожидании своего любимого, а небо — что угодно, но не небо. И неудивительно, что вокруг не находится того, кто разделил бы этот Мир с артистом, кто увидел бы его таким же. Но клоун встречает любимую женщину. Теперь все аплодисменты он дарит ей, он посвящает ей свою душу. Но женщина уходит из Мира артиста, выбрав реальность. И клоун остается один. Он продолжает успешно выступать. Сегодня ему покоряется моноцикл, завтра — мастерство жонглера. Огромное число людей, должно быть, влюблено в его талант. Но артисту нужен тот, кто полюбит его душу и чью душу полюбит он в ответ. Перестав быть клоуном, уже, как вор, он рыщет по чужим карманам. И не находит главное — сердце. Вот герой лежит на больничной койке и не хочет вставать. Единственный его спутник — одиночество. А ради него жить не хочется. И вновь перед нами артист, готовый уехать. Он садится в поезд, выбирая последний вагон, чтобы быть ближе к своей любимой.
История этого человека ужасна. Одиночество пожирало его, прибивало к земле, не давало вздохнуть. Его сердце было наполнено трепетом и невинностью. Но на них реальность ответила равнодушно. Я думаю об этом мужчине и сострадаю ему. Хочу обнять его, полюбить его. Мысли о его глубинном одиночестве до крови царапают мое сердце. Но все это происходит, когда жизнь клоуна протекает в моей фантазии. Во время же спектакля я не сострадал, никого не желал обнять, полюбить. А сердце мне уже царапала лишь неприязнь к действу.
Основу текста составили работы советского клоуна Леонида Енгибарова. Постановщики переработали его мемуары. С первых же сцен на зрителя обрушилась весьма агрессивная и, как минимум, напористая игра актера. Он тяжко вздыхал, зачесывал волосы, изо всех сил давал эмоцию. Актер Ярослав Козлов играл на разрыв аорты. Но вся его страсть уходила на попытку выглядеть солидно, мастеровито. Добавим к этому бесконечно образный и пафосный текст Енгибарова, который актер еще сильнее утяжеляет, и получается неоправданно навязчивое действие. Вместо того, чтобы дать мне возможность постепенно, спокойно понять и почувствовать, что творится в душе героя, постановщики ткнули меня в факт. Он одинок. Он артист. Одинокий артист, он одинок, артист, артист, который жутко одинок. Я понял. Мгновенно. Но я хотел это разглядеть. Я хотел вылавливать едва заметные переливы одинокой души. Все было слишком явно.
Главный герой спектакля — одиночество. Чувство, которое лишено поэзии, патетики, которое вовсе молчаливо. И я не верю одиночеству, которое «напивается светом солнца, белизной снега», которое «осталось в весне», у которого «нервы — провода», «небо — решето» и так далее и тому подобное. Я убежден, что подобный текст — это не то, что чувствовал герой. Это — то, как он свои чувства описывал. Описывал для своего зрителя, нарочито, как артист, поэтому я не видел на сцене чувства. Я видел его гротескную оболочку. Конечно, подобная поэзия нужна, чтобы обозначить модель мировосприятия героя. Но для этого достаточно несколько ненавязчивых поясняющих вкраплений. Легкая образность должна запустить мысль в голове зрителя и дальше позволить ей самостоятельно жить и развиваться. В этом же спектакле мне не оставили шансов на собственную работу.
Неудачными по схожим причинам были и сцены трюков. Им постановщики уделили особое внимание. Актер успел взобраться на шатающуюся лестницу, моноцикл, показать мастерство жонглера. За час спектакля он станцевал с вешалкой, показал фокусы с чемоданом, зонтом, шкафом. Мы видим, что герой продолжает блистать на помосте, но раз за разом он возвращается к своей печали. Успехи в чужом Мире не имеют никакого смысла из-за одиночества в Мире собственном. Эти сцены должны были стать дополнением главной линии спектакля. Их роль — добавить еще один оттенок одиночеству артиста. И такой смысл они бы имели, появившись только как бы невзначай, без агрессивного на себе акцентирования. Но каждый трюк превращался в шоу внутри шоу. Актер заигрывал с публикой, вступал с ней в контакт. И это не был контакт клоуна из спектакля со зрителями в цирке. Это был контакт актера на сцене со зрителями в зале. Я должен в такой момент ощущать себя приведением, подсматривающим за жизнью человека в закрытой комнате. Но я оказался обычным материальным существом, видящим в нескольких метрах от себя другое материальное существо на шатающейся лестнице.
Удачным можно назвать сплетение сцен. Постановщики в этом плане проделали огромную работу. Истории перетекали одна из другой. Спектакль все же получился плавным и нераздробленным.
Как только градус пафоса снижался, сцены наконец-то становились чувственными. Удачен рефрен о последнем вагоне поезда, в который садится герой, чтобы быть ближе к любимой. Трогали и ненавязчивые реплики артиста о поиске сердца в чьем-то кармане, о нежелании вставать с больничной койки. Однако это было только разовыми пробоинами в массивном и отталкивающем пафосе постановки. Меня лишили возможности мыслить, выискивать чувства в душе героя. Мне дали не пару кристалликов сахара, чтобы я распробовал слегка уловимый вкус, а впихнули в глотку сахарную вату и влили туда же еще и бочонок меда.
Шекспир советовал людям театра все делать проще. Роскошный дядька.
Игорь ШАДРОВ
фото Павла МАКАРОВА (ИА Галерея Чижова)
0 комментариев